Василий Образцов уже давно пишет о нашем городе и области. О его истории, его настоящем и будущем. Блогер показывает его красоту, судьбу, людей. Совместный проект ИА MagadanMedia и сайта "Моя родина — Магадан" — новый взгляд на родные места.
Новосад Антонина Харитоновна, 1963 год. Фото: kolymastory.ru
Летом 2019 года, во время очередного пребывания на малой родине мне удалось побеседовать с Новосад А.Х., которая отбывала заключение в своё время в этом лагерное подразделение "Берлага". В 2019 году Антонине Харитоновне исполнилось 92 года, но не смотря на свой почтенный возраст, она смогла многое рассказать о своей жизни и работе на руднике Хениканджа. Из рассказа Антонины Харитоновны:
"На Колыму нас привезли осенью 1947 года, где полгода мы провели в пересыльном лагере на 4-км города Магадана (ЛО № 19 Берлага).
С пересыльного пункта в июне 1948 года на машинах наш этап отправили на рудник Хениканджа, где мне предстояло проработать 6 лет. В 1954 я была переведена кирпичный завод на 23 км (посёлок Снежный), затем в посёлок Талон, где отработала зиму. В 1956 году попала под амнистию и была освобождена.
Сам лагерь на Хеникандже располагался на выходе из распадка, недалеко с ручьём Бушуй. Мимо лагеря проходила грунтовая дорога в сторону реки Кулу.
До нас в лагере жили женщины, осуждённые по уголовным статьям "бытовички", их куда-то перевели из лагеря перед нашим приездом.
В нашем лагере в большинстве своем были поляки, литовцы, украинцы.
Начальником рудника Хениканджа в те годы был Остроушко, в шахтах командовал Дёмин. Все они были нормальные люди, не требовали с нас невозможного.
Казарма охраны располагалась рядом с лагерем. Были у охраны и собаки.
Из лагеря до КПП производственной зоны рудника нас доставлял конвой (состоявший из мужчин), который часто издевался над нами. В производственной зоне бразды правления переходили к бригадирам.
Благо от лагеря до зоны было небольшое расстояние, но даже укутавшись и прячась от ветра, успевали замерзать на пронизывающем ветру и добром колымском морозе.
Во время моего пребывания на Хеникандже было три горных участка — Хениканджа, Новый и Нижний Бушуй.
Зимой работали в штольнях рудника, выполняя сугубо мужскую тяжелую работу. Там шло бурение, добыча руды. Мужчины бурили, а мы вывозили на вагонетках породу в бункер и перебирали, руду отправляли по вагонке вручную на фабрику. Средний возраст арестанток был от 20 до 30 лет.
Бурильщиками, взрывниками, слесарями и на ряде других специальностей работали мужчины (вольнонаемные), сами бывшие заключенные, лишённые права выезда на материк. Поселок вольных располагался примерно в километре от лагеря, ниже обогатительной фабрики.
В шахтах бурильщики работали перфораторами на сжатом воздухе. Сперва делалась предварительная проходка тонким буром на 20–30 сантиметров, после чего рассверливалась более толстым буром для закладки заряда и за дело брались взрывники.
У каждой шахты была своя компрессорная, которая располагалась рядом с устьем штольни.
Также в промзоне был механические мастерские, где работали заключенные.
Работы зимой на руднике велись круглосуточно. Мы работали по сменам по 12 часов, с 8 до 20, — неделю днем, неделю ночью. Было ли холодно? В шахте пока работаешь, движешься — не холодно, только присядешь — мороз сразу напоминает о себе. За смену полагался один час на обед, да только к тому времени, из взятого с собой хлеба мало что оставалось, как правило всё уже съедали, оставался только у самых терпеливых. Как правило во время, отведенное на обед — дремали, отдыхали.
В неделю полагался один выходной. Часть его правда приходилось отрабатывать на хозяйственных делах, на "барщине" — нарубить дров, подмести, помыть полы и так далее. Остальное время была предоставлена сами себе.
Помимо работы в шахтах, мы укладывали рельсы для вагонеток в штольнях, таскали столбы на сопки и прокладывали линии электропередачи, пилили лес на доски, и многое-многое другое.
Били шурфы, разведочные траншеи. Бывало и так, что при проходке траншеи упирались в коренную породу и кайлом ничего уже нельзя было сделать. Тогда приходили на помощь взрывники, при помощи взрывчатки ликвидируя такие препятствия.
Летом работы в шахтах не производились, мы работали на промывке песка. Таскали песок в мешках на спине до реки Хениканджа, где и промывали его в холодной воде в деревянных лотках (проходнушках). Необходимо было намыть 200 граммов касситерита в день для выполнения плана. Если песок был непродуктивный, то приходилось искать места, где в песках содержание касситерита было больше, чтобы выполнить план.
Во время лесных пожаров нас снимали с производства и отправляли их тушить подсобными средствами, в частности вениками из веток.
За провинности и отказ от работы заключённых сажали в карцер. Меня, правда, это не касалось, я работала и работала…
Но были и такие, что наотрез отказывались работать. Когда их привозили (или приводили) к месту работ, они садились и сидели до того времени, пока конвой не забирал бригаду обратно в лагерь. Как правило, их ждал карцер, но и после выхода из него работать они не желали.
Были в нашем лагере и хитрые монашки и их было много. На работу они не желали выходить, но пайку получали исправно. Тут всё зависело от воли начальника лагеря…
За выполнение и перевыполнения плана были для заключённых и поощрения. Очень многое зависело от бригадира (бригадиры также были из заключенных) — какой участок попадется для проходки бригаде, нормы выполнения и так далее…. Нашей бригаде, работавшей на проходке шурфов, за выполнение плана давали маргарин.
Через полгода работы на руднике я ослабела и меня на время перевели в стройцех. В это время вместе со мной работал один японец, остальных увезли (звали его по-нашему Коля). В стройцехе работала на станках, на которых изготавливались дранка и доски, и на улице на пилораме. Самая тяжелая работа в стройцехе для меня была на пилораме.
Во время работы в стройцехе приходилось хоронить заключённых. Люди на руднике гибли от несчастных случаев и болезней. Лагерное кладбище находилось за лагерем под сопкой (примерно 3 км от лагеря). Хоронили в болоте, яму копаешь, вода стоит, гроб положат, а крышка сверху торчит. Вместе со мной ещё шесть помощников хоронили, гроб до кладбища отвозили на машине. Это у меня стоит до сих пор в глазах. На могилах ставили колышки с крышками от консервных банок или кусками фанеры, на которых были писали номера или фамилии умерших.
Однажды конвой убил девчонку за то, что она вышла за зону. Мы её похоронили. В следующий раз, хороня другую, эту мы уже не обнаружили в гробу, крышка гроба была разбита, а трупа не было. И такое бывало не раз, думаю их медведи утаскивали.
Лагерь наш был огорожен периметром из колючей проволоки. Охрана лагеря состояла из женщин, начальником лагеря (ЛО № 1) был Шевченко.
На территории лагеря находилась пекарня, столовая и баня.
В столовой работало 3–4 человека, в основном готовили для нас кашу. На выдачу мы подходили со своими тарелками, накладывали кашу и наливали в тарелку постного масла из небольшой емкости (размером с наперсток). Утром наливали кружку несладкого чая, вечером — стакан киселя. К концу 40-х — началу 50-х годов в рационе начало появляться мясо морзверя и солёная селедка.
Лагерная больница располагалась рядом с лагерем, туда я попала после перелома руки. В нашей пекарне пекли очень приличный хлеб, помню большие буханки. В баню нас водили бригадами, раз в 10 дней. Кормили нас в лагерной столовой два раза в день — утром и вечером. Утром давали кашу и что-то типа кваса. С собой на работы давали 600 граммов хлеба на весь день.
Вечером по прибытии в лагерь с работ, давали настой стланика от цинги, пока не выпьешь — в лагерь не пройдешь, за этим строго следил надзиратель на КПП. Настойку эту привозили уже готовую, внешне похожую на мёд. Пить было тяжело — внутри все переворачивалось.
Проверки в лагере были утром, перед уходом на работу и вечером, по прибытии с работ.
Жили мы в деревянных бараках, где стояли нары в два яруса. В бараке жили две бригады, в каждой по 20–30 человек. Было очень холодно, зимой стенки промерзали. Отдельным бедствием были клопы, которые донимали нас всю ночь. С ними мы боролись всеми доступными способами, правда толку от этого было мало.
Отапливался барак печкой-буржуйкой, которую топила дежурная по бараку. Заготовкой дров мы не занимались, их привозили к нашему лагерю бригады, работавшие на лесоповале.
Была в бараке и сушилка — отдельное отгороженное место, где сушилась одежда после работы.
Спецодежду для работ нам выдавали осенью и весной, на зиму мы получали ватники и стёганые штаны, валенки.
Главное для нас после прибытия в лагерь после работ, это было поесть после работы да отдохнуть (поспать).
В последние годы моего пребывания на Хеникандже нам начали платить зарплату, я получала по 5 рублей в месяц старыми деньгами. Мы складывались бригадой и покупали в магазине тушенку. Современная тушенка ей и в подметки не годиться, лагерная тушенка была вся из мяса. В магазине в основном продавали продукты".
Во время подготовки материала удалось собрать ряд воспоминаний бывших заключенных женского лагеря Хениканджи. Может они не во всём и точны, но это рассказы тех, кто там был во время существования берлаговского лагеря, и я думаю они также имеют право быть услышанными, на ровне с официальными цифрами, данными отчётов и другими материалами Дальстроя, Севвтостлага и Берлага.
Из воспоминаний И.Г. Логиновой: "Мы когда первый раз подъезжали к Хеникандже, то увидели большую колонну людей, которые подходили к горе и все куда-то исчезали. Это всех нас так поразило, почти все мы были с Западной Украины, ничего подобного никогда раньше видеть не приходилось. А на следующий день и мы оказались в этой горе, дырку-то в ней (устье штольни) с машины было не видно. Когда нас подвели к ней, все боялись туда идти, кричали, рыдали, молились, думали, что нас тут хотят похоронить заживо. Пока охрана не начала смеяться и говорить, что работать нас привезли, а не убивать. Стоило, мол, везти вас сюда в такую даль, чтобы убить.
… Меня заставили рельсы в штольне класть, надо было рельс изогнуть, чтобы сделать поворот. Мужик какой-то дал инструмент, велел его крутить, а сам ушел. Я не знала, что крутить надо было в разных местах рельса, крутила в одном и сломала рельс. Испугалась страшно, ну, думаю, за это расстреляют, сочтут вредительством, молиться начала… обошлось. Потом-то я заправской горнячкой стала, даже бригадира немного заменяла".
Иванна Мащак. Фото: kolymastory.ru
После ликвидации рудника "Бутугычаг" в 1955 году часть более здоровых лагерниц "Вакханки" была отправлена на рудник "Хениканджа". В их числе была Иванна Мащак. Вот что она рассказывала в своих воспоминаниях:
"Хорошо хоть я не очень долго пробыла в лагере на сопке (Бутугычаг) — через несколько месяцев меня перевели в зону Хениканджа, находившуюся в долине. Мы ужасно голодали. И вот однажды Юлия Панькив из Львова, нары которой находились напротив моих, получила посылку. Я, вконец вымотанная после работы, вошла в барак как раз тогда, когда Юля делилась едой из посылки со своими подругами. Словно завороженная, я смотрела на кусочек хлеба и луковицу, которые были в руках у Юлии. Мы с ней тогда еще были мало знакомы, но она сказала: "Возьми". Я отрицательно покачала головой. "Бери, пока даю!" Я взяла хлеб, выбежала из барака и разрыдалась — мне было ужасно стыдно, что позволила собственной слабости взять верх. При этом чувствовала огромную благодарность к Юле.
Вскоре после этого случая меня, истощенную и больную, положили в лазарет, где я две недели отдыхала, питалась усиленным больничным пайком. Заведовала санчастью фронтовичка, майор медицинской службы, которую за глаза называли Майорша. К ней тогда приехала погостить дочка с младенцем на руках. Нужна была помощница присматривать за ребенком. Мне выпал счастливый билет — Майорша выбрала в качестве помощницы меня. Она договорилась с кем надо, чтобы после утреннего развода я шла не в шахту, а к ней в дом. За работу она подкармливала меня, часть полученных продуктов я приносила в барак девчатам. Так продолжалось несколько недель — пока обо всем не проведал начальник лагеря. Меня отправили на тяжелую работу".
