22 марта. 110 лет назад, 9 (22) марта 1915 года, в Петрограде родился Георгий Жжёнов — будущий народный артист СССР, снимавшийся в "Ошибке резидента" (12+), "Горячем снеге" (12+), "Экипаже" (12+). О Дальнем Востоке в судьбе артиста, в юности попавшего в колымские лагеря, специально для ИА MagadanMedia рассказывает Василий Авченко.
После семилетки Георгий поступил на акробатическое отделение Ленинградского эстрадно-циркового техникума. Параллельно работал в цирке. Спортивного парня позвали в кино — уже в 1931 году он исполнил эпизодическую роль беспризорника в знаменитой картине Николая Экка "Путёвка в жизнь" (12+). В 1934 году в ещё более знаменитом "Чапаеве" (12+) братьев Васильевых сыграл Терёшу — ординарца Фурманова. Окончил театральное училище. Казалось, жизнь уже почти удалась. В 1937 году режиссёр Сергей Герасимов пригласил Жжёнова сниматься в фильме "Комсомольск" (12+).
Не далее чем в 1932 году пароходы "Коминтерн" и "Колумб" высадили на берегу Амура, в районе села Пермского и нанайского стойбища Дзёмги, первостроителей Города Юности. Писатель Евгений Петров, побывавший в Комсомольске-на-Амуре в 1937-м, сравнил строящийся город с "расплавленной планетой, которая ещё не начала затвердевать". Всё здесь, по Петрову, находилось "в состоянии бурного движения". Рядом с "копай-городом" из землянок и бараков уже выросли парк с эстрадой, баня и даже аэроклуб. Именно здесь, к слову, совершил свой первый полёт комсомолец Алексей Маресьев — один из строителей города, впоследствии — лётчик-истребитель Великой Отечественной, сумевший вернуться в строй после ампутации ног и ставший прототипом главного героя "Повести о настоящем человеке" Бориса Полевого.
В фильме Герасимова роль парохода "Колумб" (12+) исполнил сам "Колумб". "…Под прицелом кинокамер этот пароход повторил ледовый прорыв 1932 года, но теперь на борту с баграми в руках стояли звёзды советского экрана — Николай Крючков, Пётр Алейников, Тамара Макарова и Георгий Жжёнов", — говорится в книге Алексея Иванова "Речфлот" (12+). Закладка города в дальневосточной тайге была подвигом под стать колумбову, но для самого Жжёнова "открытие Америки" обернулось бедой.
Дело в том, что ещё по дороге на Дальний Восток, в поезде, с актёрами свёл знакомство американский военный атташе подполковник Филип Рис Файмонвилл, ехавший во Владивосток. Тогда США и СССР дружили против Японии, уже завоёвывавшей Китай. Американцы хотели убедиться, что у большевиков на Дальнем Востоке достаточно сил для противостояния японцам. Летом 1937 года во Владивосток зашли американский крейсер "Августа" и четыре эсминца. Именно на их встречу и направлялся Файмонвилл. Военный атташе, впервые побывавший на Дальнем Востоке ещё во время интервенции, был профессиональным разведчиком. Комсомольск, где только что ввели в строй судостроительный и авиационный заводы, представлял для него очевидный интерес.
Американский дипломат и разведчик Филип Файмонвилл (1888-1962). Фото: из открытых источников
"…Мы были молоды, беззаботны — шутили без конца, смеялись, играли в карты, пели песни, дурачились… Файмонвилл… охотно принимал участие во всех наших дурачествах и играх. К тому же… прекрасно говорил по-русски. Нам безразлично было — американец он, негр или папуас! Иностранцев мы рассматривали исключительно с точки зрения наличия хороших сигарет", — так Жжёнов вспоминал это знакомство. В Хабаровске пути дипломата и актёров разошлись, но, как оказалось, не навсегда. Когда Жжёнов возвращался со съёмок, первым, кого он увидел на вокзале в Москве, был Файмонвилл. Артист объяснял эту встречу случайностью: "Файмонвилл с этим поездом встречал кого-то и, увидев нас, поздоровался, и мы в ответ шумно, со смехом приветствовали его как старого знакомого". Дипломат достал для Жжёнова билеты в Большой театр. "В антрактах мы разговаривали с ним о балете, об искусстве вообще, курили сигареты (его сигареты)… Файмонвилл не давал ни малейшего повода заподозрить его в злом умысле, он всегда был вежлив, тактичен и никогда не касался в разговоре никаких тем, кроме общих разговоров об искусстве, кино и театре", — утверждал актёр. Вероятно, Файмонвилл намеревался завербовать Жжёнова или как минимум получить от него сведения об оборонных заводах Комсомольска-на-Амуре. Понимал ли это сам Жжёнов — вопрос открытый, хотя при тогдашней шпиономании должен был насторожиться.
Контрразведка сразу засекла контакты актёра с американцем, но спешки не проявляла. Жжёнова "взяли" летом 1938 года. Согласно протоколу первого допроса от 7 июля, он признал, что согласился стать агентом американской разведки, рассказал о промышленном и военном значении Комсомольска, политических настроениях на Ленфильме. На последующих допросах актёр отказался от этих показаний, заявив, что они были получены под давлением. В одной из жалоб писал: "…Несмотря ни на что, был, есть и буду честным советским человеком". Следствие длилось больше года. В сентябре 1939 года Особым совещанием при НКВД (то есть без суда) Жжёнова приговорили к пяти годам лагерей по "шпионскому" пункту 58-й статьи.
Фото из личного дела заключённого Г. С. Жжёнова, 1938 год. Фото: из открытых источников
Снова поезд, идущий на восток; Жжёнова доставили на Владивостокскую пересылку, находившуюся в районе нынешнего стадиона "Строитель". Отсюда "спецконтингент" отправляли на Колыму. "Накануне… начальство умудрилось накормить этапируемых селёдкой. Напоить же вовремя водой, утолить жажду — не удосужилось. Так весь путь пешком от Второй Речки (точнее, от Моргородка. — Ред.) до бухты Золотой Рог к причалу заключённые вынуждены были терпеть, превозмогать жажду. И все последующие двенадцать-пятнадцать часов самой погрузки на корабль отчаянные просьбы дать воды игнорировались начальством, подавлялись конвоем грубо, жёстко", — вспоминал Жжёнов.
Пароход Дальстроя «Джурма», на котором из Владивостока в Нагаево попали генерал Александр Горбатов, литератор Евгения Гинзбург, актёр Георгий Жжёнов. Фото: из открытых источников
На дальстроевском пароходе "Джурма" людей наконец напоили. Ушла жажда — но не антисанитария и дизентерия. "Не знаю, сколько несчастных так и не достигли "земли обетованной", — канцелярская отчётность на этот счёт, наверное, существует, — знаю одно: их много! Количество заключённых, взошедших на борт "ноева ковчега" в бухте Золотой Рог, далеко не соответствовало количеству сошедших с его трапа в бухте Нагаева", — пишет Жжёнов.
В порту Нагаево "Джурма" ошвартовалась 5 ноября 1939 года (совсем недавно, в июле, посёлки Нагаево, Магадан и Марчекан слились в город Магадан). "Оттепель… Крупными влажными хлопьями валит снег — оседает на мокрых тряпках кумачовых полотнищ, славящих нерушимую дружбу партии и народа… На белёсых от оттепельной изморози стенах портовых зданий, как пятна крови, рдеют флаги, предвестники близкого праздника", — таким увидел Магадан Жжёнов. Под крики чаек и лай конвойных собак заключённых повели в транзитную тюрьму.
Сначала актёр попал на 47-й километр Колымской трассы, где располагалась одна из командировок Дукчанского леспромхоза (будущий посёлок Уптар). Начальство было далеко, и жилось здесь, пишет Жжёнов, вольготно: "Работаем бесконвойно. Унижений, связанных с положением и режимом содержания заключённого, почти не испытываем. Валим тайгу". Здесь он провёл два года, "акклиматизировался окончательно". Постиг лагерные законы: "Жил, не заботясь о том, что будет завтра, — сегодня цел — и ладно… Выражаясь языком блатных, из "чистого" фраера я постепенно становился "мутным" фраером, то есть человеком опасным, с которым лучше не связываться: он может дать сдачи, постоять за себя". Жжёнов освоил несколько профессий — от лесоруба до шофёра. Водил грузовики, причём без конвоя, — куда убежишь с Колымы? Узнал, что такое "газген" — машина, работающая на дровах: "Мучился с газогенератором нещадно… Топливо местное — чурка лиственницы. Сырая, некалорийная. Машина не только груз — себя не тянула…".
Впоследствии Жжёнова перевели в район Оротукана — на прииск Верхний, куда приходилось добираться даже не по дороге, а по ключу — пешком или на тракторе. Здесь добывали касситерит — оловянную руду, необходимую воюющей стране не меньше золота. Когда в зиму 1941–1942 гг. к прииску не пробились тракторы с продуктами, в лагере начались голод и цинга…
В 1943 году Жжёнов работал уже на золотом прииске имени Тимошенко — в Омчакской долине, в бассейне Теньки. За проступок (выпил по поводу Первомая — угостили "вольняшки", сел за руль и попался) угодил в карцер, а потом — на соседний штрафной прииск "Глухарь". Хотя пятилетний срок истёк, Жжёнову пришлось "пересиживать" — в те годы заключённых зачастую оставляли в лагере до окончания войны или до особого распоряжения. Именно в этот период на "Глухарь" приехала культбригада из заключённых-артистов. Жжёнов и раньше обращался в культурно-воспитательную часть с просьбой направить его на работу по специальности, но безуспешно. Теперь всё изменилось: его послушал режиссёр Константин Никаноров, и вскоре актёра перевели в Усть-Омчуг, в Тенькинскую культбригаду. Её ядро составлял джазовый оркестр.
Здесь были лирический тенор Тит Яковлев — бывший оперный артист, баритон Саша Грызлов — вор по кличке "Часики", танцоры и даже иллюзионист. "В культбригаде я прижился довольно быстро. Играл в концертах, в скетчах, читал стихи Константина Симонова… и даже танцевал "Яблочко", — вспоминал Жжёнов. Он был убеждён: "Польза от… нашей культурной и патриотической деятельности… была несомненная. Каждый наш приезд хоть на короткое время, но скрашивал безрадостную лагерную жизнь, отвлекал от горькой, серой повседневности, вселял в людей надежду на близкую победу в войне, а вместе с победой и надежду на счастливые перемены в собственных судьбах". Осенью 1944 года Жжёнова перевели в Магаданский музыкальный и драматический театр имени Горького — по определению самого Георгия Степановича, "роскошный": в труппе было до 200 актёров, ставили здесь всё до опер и балетов включительно, костюмы привозили из Большого театра.
Магаданский музыкально-драматический театр имени Максима Горького. Фото: mmdt.ru
В марте 1945 года актёра наконец освободили. Радостную весть ему сообщила начальник КВЧ Валентина Драбкина — жена руководителя Севвостлага. С ней Жжёнов переписывался и перезванивался до самой её смерти: "Доброй души человек, Валентина Константиновна за время своего начальствования не очерствела… не разучилась и сама радоваться, как ребёнок, если ей удавалось хоть чем-нибудь помочь заключённому". Сразу покинуть Колыму не вышло, пришлось продолжить службу в театре уже в качестве вольнонаёмного. "На материк" Жжёнов убыл зимой 1946–1947 гг. В столицах недавнему зэку жить было нельзя, по ходатайству Сергея Герасимова Жжёнов попал на Свердловскую киностудию, потом — в драмтеатр в Павлове-на-Оке. Летом 1949 года его снова арестовали и отправили в ссылку в Норильск. Здесь Жжёнов работал в Заполярном театре драмы (самом северном в мире), где познакомился с Иннокентием Смоктуновским — своим будущим партнёром по фильму Эльдара Рязанова "Берегись автомобиля" (12+). В 1954 году был освобождён по амнистии и вернулся в Ленинград, в 1955-м — реабилитирован.
Жжёнов играл в театрах Ленинграда и Москвы, снимался в кино, получал звания и премии, включая премию КГБ. О колымских страницах биографии актёра широкий зритель узнал только в 1988–1989 гг., когда вышли сборники его автобиографической прозы "Омчагская долина" (16+) и "От "Глухаря" до "Жар-птицы" (16+).
Свои колымские рассказы Жжёнов писал через много лет после освобождения. Признавал: память — помощник не всегда надёжный. Что-то, видимо, мог и напутать. Взять хотя бы такую фразу: "Слюна на лету превратилась в ледышку — первый признак, что мороз за сорок". Геолог Борис Вронский, проработавший на Колыме много лет и получивший Сталинскую премию за открытие золотых месторождений, свидетельствовал: даже при -60 плевок на лету замёрзнуть не успевает. Похоже, эта красочная деталь попала и к Георгию Жжёнову, и к Варламу Шаламову прямиком из юконских рассказов Джека Лондона, которому, в свою очередь, о плевке-льдинке рассказал кто-то ещё. Но в главном рассказы Жжёнова вызывают доверие — хотя бы потому, что он не пытается выгородить себя, как иные мемуаристы. Он объяснимо попал в тень столь крупных фигур, как тот же Шаламов и Александр Солженицын, но проза Жжёнова — безусловно, ценный кирпич в корпусе нашей тюремно-каторжной литературы, начатой ещё в XVII веке неистовым протопопом Аввакумом.
Возможно, в этой самой тени Жжёнов оказался ещё и потому, что не обличал, не призывал, не клеймил. У него и НКВД-шник мог быть неотрицательным персонажем. К примеру, начальника лагеря старшего лейтенанта Николая Лебедева Жжёнов называет "прекрасным организатором", "энтузиастом и идеалистом". К блатным он тоже относится неоднозначно. С ними "контрик" Жжёнов, понятно, не дружил — напротив: "Руку мне сломали. И сломали дважды. Сначала в забое, в драке, а вскоре, когда она начала срастаться и подживать, снова сломали, уже в бараке, и опять в драке (я ударил вора). Блатные распяли меня… на крестовине нар и заново разломали руку, обе кости (фраер не имеет права бить вора)". И всё же признавал: "Надо отдать им должное, в критических ситуациях они не теряются, не раскисают, не поддаются отчаянию и не празднуют труса… Среди воров много одарённых от природы натур, талантливых, сильных, умных. Трагично, что эти недюжинные качества получали такое уродливое выражение в жизни". А взять такой эпизод: пахан дядя Паша заставляет Жжёнова нарисовать план экскаваторной станции, где тот прежде работал. Вскоре магазин на этой станции ограбили блатные. А "мутному фраеру" принесли в благодарность узелок с колотым сахаром ("Моя доля!").
Жжёнов не был диссидентом — он был консерватором. Казалось бы, сама судьба подталкивала его к тому, чтобы стать антисоветчиком, но он не присоединился к желавшим Советскому Союзу краха. В чём-то он оказался созвучен своему киногерою Михаилу Тульеву — сыну белоэмигранта, резиденту западной разведки, засланному в СССР и в итоге перевербованному. Жжёнов и за решёткой оставался патриотом, а эмиграция была для него хуже тюрьмы.
Его рассказы — не столько о лагерях, сколько о тьме и свете в душе. Если Шаламов писал о том, как человеческое вымораживается и выколачивается, то Жжёнов — о том, как оно живёт даже в нечеловеческих условиях, подобно цветку, прорастающему сквозь асфальт. "Тут дело в разном понимании жизни, разных характерах. Если у Шаламова превалировала ненависть к палачам, то во мне — нет. То ли по молодости, то ли я так психически устроен… — говорил Жжёнов в 1995 году в интервью "Известиям". — Человек — сложное существо. Ну, возьмите хоть того оперуполномоченного, на совести которого смерть моего друга Сергея Чаплина. А как он поступил со мной? Ведь он, матерясь и ругаясь, вывез меня, обмороженного, из ночного леса (сюжет жжёновского рассказа "Саночки". — Ред.)… А потом ещё позаботился о том, чтобы я, получив посылку, не умер от заворота кишок, набросившись на еду".
Уже на склоне лет Георгий Степанович говорил: "…Считаю, что если я зажился на белом свете, то я живу за своих двух братьев… Один в лагере на Печоре погиб, а второго расстреляли румыны в Мариуполе". Внутренний стержень, столь заметный в киногероях Жжёнова, и свет, ясно видимый в его прозе, — вот что вело этого сильного и красивого человека через всю его 90-летнюю жизнь.
Смотрите полную версию на сайте >>>