24 февраля. Интервью с ведущим сотрудником СВКНИИ ДВО РАН Антоном Глуховым. Чем опасен классический образ геолога? Правда ли, что геолог — это престижная профессия? И что будет с областью если начать добывать медь?
— Антон, хотели бы с Вами сегодня обсудить перспективы развития нашего региона с точки зрения добычи полезных ископаемых, состояние науки на Северо-Востоке, и в целом поговорить о том, как Ваша жизнь оказалась связанной с геологией. Расскажите, пожалуйста, где Вы родились?
— Я родился в городе Астрахань, потом меня перевезли в город Волжский. Оттуда родители повезли меня, в возрасте шести лет, за лучшей жизнью в Магаданскую область. Здесь я пошел в школу и благополучно ее закончил. Отучился в университете, женился, родились и выросли дети. Поступал я в магаданский филиал Хабаровского Государственного технического университета (Мф ХГТУ), который в народе именовался ХЭП, на специальность "Геологическая съемка, поиски и разведка месторождений".
— А почему выбрали именно ее?
— Я вам скажу честно, но это будет не романтично. Потому что больше некуда было поступать.
— А как же на педагога в Магаданский педагогический университет?
— Я объективно оценивал свои возможности. Тогда же не было ЕГЭ, поступали по внутренним экзаменам. Я понимал, что окончил школу в поселке Тауйск Ольского района Магаданской области, не был отличником, и скорее всего много баллов не наберу. Первоначально хотел поступать на иную специальность: автомобили и автомобильное хозяйство. Была такая специальность, очень престижная, кстати. Там готовили в основном будущих милиционеров и военных. Я взвесил свои шансы. Смотрю, что заявлений уже слишком много, конкурс набирается. А поступать на геолога в те годы желающих было немного. Хотя нас набрали 46 человек. Это абсолютный рекорд. То есть я стал геологом почти случайно. Я ничего не знал о геологии и не имел к ней никакого отношения. У меня в семье не было геологов. Тем не менее, поступил. И, в принципе, с большинством моих однокурсников ситуация была схожая. Причем большинство сейчас работает по специальности. Это был 1994 год. Самый разгар страшных, как сейчас говорят, "лихих девяностых". На самом деле, мне нравилось жить тогда. У нас был заведующий кафедрой Борис Федорович Палымский, профессор, корифей геологии Северо-Востока. Он начинал работать еще тогда, когда был Куваев, в 50-е годы. На посвящении в студенты он сказал: ребята, вы поступили на геологов, но не стоит сильно расстраиваться. Лучше быть геологом, чем никем. И дальше все было нормально, мне понравилось.
— А почему он сказал, что не стоит расстраиваться?
— Наименее престижная специальность в Мф ХГТУ. Всего их было четыре: экономисты, строители, автомобилисты, геологи. Тогда вообще все хотели быть экономистами. На экономистов в Мф ХГТУ было поступить практически невозможно. Это была, в общем-то, "блатная" специальность, там учились только "мажоры". На самом деле, престиж профессии геолога многими понимается ложно. Флер романтики, совершенно ложные образы: гитары, бороды, лодки — туризм, а не работа. Но это по большей части фантазия. Большинство геологов никогда вообще в лес и горы не выходят, они сидят на рудниках и занимаются в компьютере моделированием запасов. Работа айтишника фактически. Многие мои коллеги, к сожалению, это достаточно грузные люди, ведущие малоподвижный образ жизни. Они из машины не выходят, им не надо просто. Они на руднике сели в джип, доехали до карьера, вернулись. Никакой романтики в такой работе, конечно, нет, поэтому разговоры о престижности профессии мне представляются странными. Это все создано неверным восприятием. Например, у меня из 12 месяцев года в поле максимум 2-3 месяца. Остальное –это скучная бумажная работа. Сидишь, что-то чертишь, рисуешь, пишешь статьи, отчеты. Много документов. Обычный клерк. В общем, если бы Куваев писал "Территорию" сейчас, то книга получилась бы скучной. Многие, читая Куваева, неправильно воспринимают прочитанное. Фильм "Территория" по его книге, вышедший в 2015 году, на самом деле, очень плохой. Он создает совершенно ложный образ. Смотрится хорошо, но он ложный абсолютно. Книга — это героический эпос, не летопись, и не дневниковые записки. Советский производственный роман. Куваев имел право его писать, так как он был настоящим геологом, вернее, геофизиком. "Территория", кстати, не самая лучшая его книга. Фильм смешной. Лодки плывут по каким-то горам. Вообще, эти кадры снимались в Норильске. Не на Чукотке, не в Магаданской области. Многие не знают, что наш регион живет только благодаря геологии. Минерально-сырьевой регион. У нас больше ничего не добывается. Люди об этом ничего не знают. Они работают, например, таксистами в бюджетной сфере и думают, что этим город и живет. А нет!
— Можете вспомнить своего главного учителя, кто Вам больше всего передал знаний?
— Было такое время, когда в России работали иностранные компании: "Кубака", "Джульетта", "Купол". И вот на Джульетте и на Куполе я работал с прекрасным человеком. Зовут его Хью Маккинон. Канадский геолог. Он был моим начальником. Мы Купол разведывали. Я стоял фактических у его истоков. При мне он строился. Не один, а у нас было много. Но вот из тех, кого я могу особенно отметить, был канадский подданный Хью. Замечательный человек. Мы работали на Куполе первый сезон в 2003 году. Когда я туда приехал, 19 мая, еще снег не сошел. И там уже был построен поселок. Канадцы и русские его построили. Он был построен очень быстро, за месяц. В тундре. Если вы на Куполе не были, то это просто гора, вокруг которой — лунный пейзаж. И там вот был построен поселок на 64 человека. С унитазами, с горячей водой, с Интернетом. В то время жители "просвещенных" стран несли культуру производства. И то, что мы сейчас наблюдаем во многих наших компаниях во многом позаимствовано у них.
— После окончания вуза Вы сразу попали в СВКНИ?
— У меня была сложная карьерная цепочка. Сначала я работал в одной коммерческой компании. Не буду раскрывать название, но в нем звучит слово "металл". Тогда она была на самой заре своего становления. И потом я работал в еще одной компании. Тогда тяжело было устроиться на работу. Уже когда писали диплом, мы ходили по разным организациям и просили: возьмите нас на работу. Нас все "посылали", естественно. Конечно, мы сначала пошли к американцам. Тогда еще были американцы на Кубаке, была еще такая компания "Серебро. Дукат". Канадская. У них был красивый офис, кстати. И мы туда пришли, такие плохо одетые молодые люди, русские, прокуренные и так далее. Там хорошо одетые жители нас "послали". Вежливо взяли наши резюме, и на этом все закончилось. Из моих товарищей многие долго искали работу. А я ее нашел, работал. Потом параллельно еще устроился в СВКНИ. В то время в одном лишь СВКНИ работать было невозможно, потому что тогда платили совсем мало. У меня уже была семья, ребенок. Поэтому я не мог себе позволить умереть с голода. Большую часть своей карьеры я работал на производстве. Это дурацкое название, потому что нет никакого геологического производства. Геология — это наука. Работал в коммерческих предприятиях, которые ищут золото, либо его добывают. Параллельно я подвизался и в науке, потому что тогда уже решил писать кандидатскую.
— Давайте поговорим о науке. Вы уже 20 лет кандидат геолого-минералогических наук. Почему Вы еще не доктор?
— Потому что защитить докторскую диссертацию — это достаточно сложно. Это требует усилий по написанию самой работы. Это требует еще технической работы и большой дипломатической работы. У нас в стране так называемых диссертационных советов по моей специальности, то есть по геологии рудных месторождений, всего 5. И они действуют не очень активно. И попасть в них тоже не очень просто. Могут отказать. Некоторые советы просто по объективным причинам перестают работать, потому что у них кадровый голод. Я к докторской иду уже 8 лет. Она у меня написана, готова к защите, есть все документы. И вот именно стадия, когда тебе вроде бы должны открыть дверь и сказать: "Welcome, защищайтесь, сударь," — оказалась непростой.
— Расскажите, чем занимается СВКНИ? Простым языком, для людей, которые даже не знают, что у нас есть такое учреждение.
— СВКНИ, Северо-Восточный комплексный научно-исследовательский институт. Комплексный — это ключевая фраза, потому что он занимается не только геологией. У нас есть 3 лаборатории геологического профиля. И есть лаборатории истории и экономики. Археологи у нас есть, известные люди. Поэтому институт позиционируется как форпост науки. У нас еще есть другой научно-исследовательский институт, институт биологических проблем. Он занимается другим, живой материей. Мы занимаемся институтом неживой материи. Еще есть НИЦ "Арктика", они занимаются людьми, физиологией человека. Наш институт изучает неживое и умершее: мамонтов, горные породы, руды, историю, экономику. Но традиционно, так как институт был основан в 60-м году геологом академиком Шило, в его структуре деятельности геология занимает основное место. Мы занимаемся всеми аспектами изучения недр. Компании, которые занимаются разведкой, эксплуатацией, приносят нам коллекции для изучения. Мы непосредственно участвовали в реализации медного проекта. Был проект, инициированный нашим губернатором. Колыма одним золотом жить не должна, есть другие полезные ископаемые. Мы инициировали с нашим участием этот проект поиска медных месторождений. Об этом много писали в одно время. Я непосредственно участвовал, как исполнитель. Это пример деятельности на благо региона.
— Давайте на этом примере конкретнее остановимся. Если я правильно понимаю, сейчас основной ресурс, который питает нашу область, это добыча и продажа золота. И к этому хотят добавить медь. Потому что сейчас происходит четвертый энергопереход к зеленым источникам энергии.
— Дело не только в переходе. Дело в том, что добыча золота на самом деле — не очень прибыльная штука. Золото — это очень короткая технологическая цепочка. От природных недр и до продукта. Что такое продукт? Это слиток золота. Прибавляющий продукт очень небольшой. Можно построить рудник, оттуда ввозить золото вертолетом. Больше ничего не надо. Не строить туда ни дорог, ничего. Не возникает никакой инфраструктуры. Медь надо вывозить, она же добывается в больших количествах, уже требует больше людей. Инфраструктура, строительство дорог, ЛЭП и так далее. Уже гораздо больше жизни вокруг этого. Что такое золото? Это спекулятивный финансовый инструмент. Мы из него не едим, машины из него не делаем. А медь — это металл энергии перехода. Из него делают электромобили. Медь, любые металлы, алюминий, редкие металлы — это индустриальные металлы, которые применяются в промышленности. Конечно, их добыча и переработка сулит региону гораздо больше перспектив. Поэтому, естественно, об этом ставится вопрос.
— Но во времена Дальстроя на Колыме многое появилось благодаря золоту?
— Не только. У нас еще олово добывали и уран. Золото, конечно, больше, но Дальстрой был специфической организацией, у них были свои законы.
— Можно ли сказать, что если то, что задумано с добычей меди, удастся, у региона появится второе дыхание? То есть, сюда начнут вливать очень много ресурсов, будут появляться заводы, дороги, начнут развиваться поселки.
— Дело в том, что до добычи меди еще далеко. Боюсь, в ближайшие годы до этого не дойдет, добывать пока нечего. Сам по себе проект этот фактически заморожен, сейчас по нему ничего не делается. Мы в нем уже не участвуем.
— Расскажите, пожалуйста, популярным языком об этом энергопереходе, на грани которого сейчас стоит все человечество. Насколько я помню, это очень занимательно тем, что ресурсы, которые входят в состав батарей, во многом находятся здесь, и их можно было бы добывать на территории нашей области.
— Сначала надо понять, что такое "энергопереход". Энергопереход — это переход к новому уровню, качеству энергоносителя. То есть, сначала человек топил дровами, потом он перешел к каменному углю (первый энергопереход), потом он перешел на нефть, потом — на природный газ. И вот сейчас мы переходим уже от энергетики, связанной с зажиганием какой-то материи, к энергетике на основе накопителя энергии. Поэтому и "четвертый энергопереход". Колымская ГЭС дает нам свет, мы заряжаем аккумулятор и ездим, никак не загрязняя среду. Возобновляемый и не загрязняющий экологию энергоноситель. Так как это связано с аккумулированием и передачей энергии, здесь без металлов никак. Необходимы металлы-проводники: медь и алюминий. Есть металлы, из которых производят современные накопители энергии — литий и кобальт. Раньше автомобильные аккумуляторы делали из свинца. Но сейчас, в последние годы, наука и техника шагают далеко. Соответственно, металлы, которые задействованы в этом процессе, относятся к металлам нового энергоперехода. Вот о них, собственно говоря, и речь. То, о чем я говорил на Золотом фарте, это три металла: медь, литий, кобальт. Их много, на самом деле.
— Насколько у нас их много?
— У нас здесь, как говорят, вся таблица Менделеева. Это смешная фраза, потому что есть-то есть, да дальше что? Надо, чтобы, во-первых, этот элемент создал ту концентрацию в недрах, которая может представлять промышленный интерес, но это сложный процесс. Месторождение не валяется, его делают люди руками, головой, прежде всего. Надо его найти, оценить, разведать, пробурить скважины, обработать, пробу проанализировать. Месторождение — понятие экономическое; это то, что можно добыть экономически рентабельно. В Магаданской области на сегодняшний день нет месторождений ни меди, ни алюминия, ни кобальта. Месторождения надо еще найти и разведать. Мы говорим о том, что у нас есть потенциал на выявление этих месторождений, но надо еще с ним распорядиться. Нефти в Сибири западной тоже до 40-го года не было; никто ее не нашел. Потом стали бурить, оказалось, нефть есть.
— Ну вот, а я себе уже нафантазировал, что пальцем сейчас ковырнут и начнут у нас строить заводы по производству. То есть, вы говорите, потенциал большой, и чтобы его реализовать, нужны финансовые вложения?
— Необходимо, чтобы был создан механизм для того, чтобы это было реализовано. Деньги тоже сами по себе скважины не пробурят и рудник не построят. Необходимо, чтобы кто-то этим занялся. Как говорят логисты любой компании, необходимо создать потребность. Чтобы что-то купить, ты должен понять, что тебе надо. Должен прийти человек, который скажет: я хочу кобальт, там завод кобальта выстроили, аккумуляторы будут делать. И вот давайте-ка в Магадане поищем его, ребят. И мы такие: "Окей", — и начинаем искать. Вот так это делается. Как вот Билибин золото нашел на Колыме. До него золото здесь уже добывалось понемногу. Бориска знаменитый. Билибин был опытным геологом, работал на Алдане. Ему сказали: мужик, там по слухам на Колыме старатели какие-то работают, иди проверь. Он пришел, проверил, нашел, и живем мы сейчас все здесь благодаря этому. То же самое и в этом случае. Необходима воля, желание направить усилия в нужное русло. В этом самая большая проблема.
— Если представить идеальный сценарий развития событий, если этот потенциал смогут реализовать, то к чему это могло бы привести для территории?
— Все вполне материально. В среднем на золотом руднике в Магадане работает 200-1000 человек в одну вахту. Две вахты — две тысячи. Плюс инфраструктура вокруг него: машины возят топливо и другие грузы, порт, аэропорт и так далее. Он приносит пять тысяч человек, в нем задействованных. Медедобывающие предприятие (я бывал на таких за рубежом) — это город. Супермаркеты, стадион, железная дорога, хайвей. Двадцать тысяч человек, пятьдесят. Такие города в России есть. И это уже это долгие инвестиции. Золотое месторождение — это штука не долгоиграющая. Как бы нам ни хотелось обратного, это не очень фондоемкая вещь. К тому же, если мы будем получать не медный концентрат и не возить его в Китай, как сейчас в основном делают, а получать медь, один такой комбинат сможет обеспечить сферой занятости пятьдесят тысяч человек. И это только один металл и одно предприятие. А можете представить, если предприятий больше, чем одно, если металла больше, чем один, чем это грозит области? У нас две ГЭС в Магадане крутятся, а есть еще ТЭЦ на Аркагале, да нам некуда девать эту электроэнергию. У нас в регионе можно получить месторождение алюминиевого сырья. Сейчас в России осуществлять алюминиевый проект, кстати, не очень хорошо, потому что наши алюминиевые заводы работают на привозном сырье. А сырье и технологии, как его добывать, есть только в Магадане. У нас есть специфические, древние породы определенного состава, из которых достаточно легко извлекается алюминиевое сырье — глинозем. Оно менее энергоемкое, чем бокситы. Эти потенциальные месторождения находятся возле нашей Среднеканской ГЭС, и там же можно было бы теоретически поставить алюминиевый завод.
— Возле него тоже сразу образовался бы город?
— Даже если не город, то какая-то жизнь. Это пример того, как именно индустриальные металлы энергоперехода, другие индустриальные металлы, недрагоценные индустриальные металлы могут изменить жизнь любого региона. Есть несколько рудопроявлений, некоторое время назад на одном из них мы работали, проводились буровые работы, на двух из них были получены хорошие, обнадеживающие результаты, но, к сожалению, дальше пока работа не двинулась.
— Расскажите, пожалуйста, о полевых работах. Вы сказали, что тот образ геолога, который у многих людей в голове, сейчас не соответствует реальности. Расскажите, пожалуйста, как это проходит, чем вы занимаетесь?
— Полевые работы — на то и полевые, что проводятся "в полях", то есть на природном пространстве. Когда мы искали медь, мы были на полуострове Кони — Пьягина, туда все на Мелководную ездят корюшку ловить. И чуть дальше находятся два полуострова, Кони и Пьягина. Вот там и находится та самая медь. Если говорить не о бедной научной геологии, а о горнорудных компаниях, у которых много денег, то выглядит так. Идешь в наш университет, либо в техникум, просишь дать студентов в качестве маршрутных полевых рабочих. Набираешь студентов, потому что без них нельзя: они занимаются физической работой. Формируешь полевой отряд, 8-10 человек. Комплект покупаешь, продукты, садишься либо на вахтовку, либо на вездеход, либо на вертолете, если иначе не добраться. Прилетаешь, строишь лагерь: ставишь палатки, бензиновую электростанцию и живешь, работаешь, ходишь маршруты. Геологический маршрут — это когда, как правило, два человека — геолог и маршрутный рабочий — идут и собирают информацию. Собирают камни, стоят на горе, отбирают пробы, ведут геологические наблюдения. Вот так изо дня в день ты и ходишь, ходишь. Вечером пришел, поел приготовленной из тушенки еды.
— На гитаре поиграть?
— Нет, я на гитаре не играю, и я в поле ни разу не сталкивался с тем, что кто-то играл и пел.
— И не пьет никто?
— В поле выпивают, но это не значимая часть профессиональной деятельности. Во-первых, там не особо и хочется, то есть всего этого хватает и в городе, туда это надо везти. Во-вторых, когда работает крупная компания, как правило, у них сухой закон. Это просто техника безопасности. Ты на рудник не завезешь алкоголь, это карается. Вечером просто, если хочешь отдохнуть, смотришь кино. У всех же есть ноутбуки. Поработал, пошел в баню, помылся, поел. Геолог же после маршрута еще работает. Рабочий пришел, лег на кровать и отдыхает, а я должен еще провести камеральную работу, то есть оформить информацию, которую я собрал в маршруте. К тому же еще есть большая проблема, что любая романтика влечет за собой несчастный случай. Романтика — это нарушение техники безопасности, все те ситуации, которые считаются романтичными — как в "Территории", когда они плывут на лодке — это грубейшее нарушение правил ТБ, люди могут просто утонуть. Романтика возникает там, где презираются правила ТБ, а в идеале никакого риска быть не должно: никакой геологический результат, никакое золото не стоит того, чтобы человек рисковал здоровьем, не говоря о жизни. Риска и так очень много, любое пребывание в дикой природе уже включается в риск. Можешь ногу сломать, например, на горе, как тебя оттуда потом вытаскивать? Медведи, любые дикие животные, люди, бывает, разные попадаются. Поэтому задача геологического руководителя — минимизировать всякий риск.
— На Вашем веку бывали опасные ситуации? Расскажите о самой опасной.
— Я тонул, например, в речке, и не утонул буквально чудом, это было очень неприятно. Это было на Полярном Урале, когда я был молодой, мы занимались поиском россыпей. Мы, опять же, грубо нарушили правила техники безопасности и стали переходить речку там, где переходить ее нельзя, в глубоком участке с быстрым течением. Не взяли никакие приспособления: шест, хотя бы веревку натянуть, просто ломанулись напрямую. Воды по пояс, быстрое течение, оно сбивает с ног, особенно на скользких камнях. Этого достаточно, чтобы погибнуть, причем речка мелкая, но ты утонешь, потому что у тебя в рюкзаке — камни. Когда падаешь в воду, рюкзак намокает, он тебя тянет вниз, ты не можешь встать. Быстрое течение тебя несет по этим камням, схватиться не за что. Мой коллега был более увесистый, чем я, и его не сбило с ног, устоял, он меня догнал и за руку схватил. Мы грубо нарушили правила, стали паниковать и бежать туда, куда не надо. Были и другие такие случаи, но это было на заре моей карьеры, я тогда не был руководителем.
— За всю вашу карьеру, когда Вы работали геологом, какое самое важное открытие Вы сделали?
— У меня много было открытий, самого важного не могу выделить. Для меня было большим культурным открытием, когда я работал в разных компаниях с западными канадцами, и потом ездил туда, во "враждебные страны". Благодаря своей работе я совершил культурный экскурс в другой мир, и для меня это очень впечатлило, я достаточно много там бывал. И вот это, пожалуй, главное. Общение с коллегами из другой страны было для меня мощным открытием и наложило на меня определенный отпечаток. Всем советую, на самом деле, что бы там ни писали, ни говорили. Общение с людьми из других культур — это полезно.
— Сегодня профессия геолога вернула себе престиж? Или ребята не сильно "ломятся" учиться на геологов?
— Я не считаю, что у геологов вообще был особый престиж, по моим наблюдениям. Желающих связать свою жизнь с этой работой немного. Хотя с рациональной точки зрения это очень странно, потому что у них высокие зарплаты. Тем не менее, желающих нет. Я не понимаю, в чем причина. Многие говорят, что никто не агитирует, не пропагандирует, нет рекламы. Я не знаю, насколько реклама способна поменять ситуацию. У меня нет решения этого вопроса. Люди не хотят, чтобы дети здесь учились. Когда появилась ЕГЭ, все стали уезжать, да и что здесь делать? Хотя есть исключения, у нас есть студенты в нашем СВГУ, хотя их мало. Есть буквально бриллианты, ребята, которые целенаправленно пришли учиться на геологов. Есть даже золотые медалисты, которые окончили школу, поступили в СВГУ на геолога, и прекрасно учатся. Но это, к сожалению, исключения. Такие ребята очень ценны, конечно. Но в основном, конечно, все гораздо хуже. Студенты не мотивированы. У нас еще готовят геологов в нашем политехническом техникуме. Я тоже там преподавал. Уровень специалистов, которых там готовят, требует обсуждения, так скажем. Хотя их много выпускается, когда они приходят на работу, их надо еще учить 5 лет. Поэтому у нас получается замкнутый круг: учиться некому, да и учить особо некому. На самом деле, в больших городах тоже такая ситуация. Я бывал в МГУ. Там, например, тоже на геологическом факультете не ажиотаж. Не особо там и красиво, и хорошо. И в основном преподаватели — это либо старики, либо отдельные амбициозные люди, которые решают свои карьерные или коммерческие задачи. Как правило, люди совмещают преподавание и коммерческие проекты. Чтобы реальный ученый, всего себя отдающий преподаванию и науке, пишущий статьи — сейчас я таких не знаю. Потому что сейчас если ты будешь заниматься преподаванием, у тебя не будет времени писать статьи, потому что бюрократия все сжирает. Я не знаю, что надо сделать для того, чтобы это решить. Надо как-то повышать привлекательность. Мне кажется, необходимо просто уходить от разделения науки и образования. Необходимо создавать при региональных вузах коллективные центры, которые бы позволяли студентам прямо во время обучения заниматься практикой. Не просто в поле ездить летом, а совмещать науку и образование. Чтобы они были оснащены оборудованием. И чтобы еще менялся визуальный имидж, тот образ дремучего, заросшего, оборудованного гитарой алкоголика, который культивируется из поколения в поколение, чтобы он наконец был ликвидирован. Потому что геолог — это человек, который занимается высокотехнологичным видом деятельности. Вы знаете, например, что в Магадане в здании, где ныне находится Магадангеология, работал атомный реактор, с помощью которого анализировали пробы?
— Я так понимаю, вас в 90-е спас именно тот культурный обмен, возможность поездить в другие страны?
— Я не был в таком состоянии, чтобы меня нужно было спасать. Я был молод и амбициозен. Но да, значительная часть моей карьеры прошла в контакте с представителями западного мира.
— Сейчас у нас больше азиатское направление, зарождаются ли новые связи?
— Я слышал, к нам кто-то приезжает из Китая, но я ничего не могу сказать. В моем профессиональном круге общения никаких представителей стран Юго-Восточной Азии нет. Думаю, что от того, что связи с другими странами стали более сложными, никому не хорошо. Что касается обслуживания тяжелой техники, насколько я знаю, от “Comatsu” сейчас все переходят на китайские изделия. Могу сказать, что китайская техника была хорошая. Я руководил достаточно крупным геологоразведочным проектом, и мы покупали технику, и китайская техника была хорошая и дешевле японской в разы. Но кроме техники еще есть технологии, культура, производство. Если ты дашь человеку бульдозер, то он золото не добудет, медь не добудет, одного бульдозера мало. Необходимо еще знать, как его искать, как анализировать пробу, как считать запасы, как эту руду перерабатывать, как из нее выплавлять металл. Для того, чтобы добывать золото, необходим специфический софт. Программы очень дорогие, они стоят миллионы. Конечно, это лицензионные программы. Их воруют, но это же не просто одно рабочее место, это программа, которая интегрирована в предприятие. Она покрывает все, начиная с горного планирования и с того, как у тебя на карьере вынимают руду, до того, как она поступает на фабрику. Этот софт тоже иностранный. И, насколько я знаю, программы, лицензионные ключи по естественной причине не обновляются. "Автокад", элементарная программа, тоже иностранная, лицензионная, дорогая, она тоже должна обновляться. Это проблема, и с этим скоро придется столкнуться. С другой стороны, это хорошо; нашим умным, энергичным людям есть, куда себя применить.
— Вопрос от нашего предыдущего гостя, магаданской художницы Натальи Ковалевой. Как Вы боретесь со своими бесами?
— О, это очень интимный вопрос. Отвечу так — я с ними смирился.
— Ваш вопрос для нашего следующего гостя.
— Какой этот человек видит свою старость? Я об этом сам постоянно думаю.
— Какой Вы ее представляете? В кресле-качалке с сигарой и бутылкой рома?
— Хотелось бы так, но жизнь не располагает к таким сценариям. Она такая, знаете, неопределенная. Вопрос-то не в том, в качалке или нет, насколько человек вообще может видеть свое будущее. Через год, через два — старость. Когда уже не работаешь, когда ты уже себя реализовал. И вот на этот момент, ты кто? Будет ли человек задумываться над тем, какой образ своего будущего он видит?
— Трасса.
— Конечно, трасса — это, как правило, лето, много пыли, это долго едешь, тебя трясет на колдобинах. Часы езды бесконечные. Вокруг проносятся наши сопки, деревья. На самом деле, достаточно приятное место. Остановился у ручейка, попил чаю. Для меня было большим откровением и незабываемым путешествием передвижение по водной трассе. У нас есть водная трасса в Магаданской области, называется Колыма. Когда-то мы работали на севере и передвигались по Колыме на разных плавсредствах. И однажды мы плыли уже из поля, в сентябре. Холодно, зима наступала, и мы плыли на теплоходе. 2009-й год. В Сеймчан. Это было двухдневное путешествие. Теплоход был грузовой, там нет места для пассажиров, и мы постелили себе спальники в контейнере. Нам провели свет, и мы два с половиной дня просто спали, ели, и была эта приятность путешествия по воде, по реке, когда ты в комфорте, вокруг тебя журчит водичка. Это очень приятный отдых. Речники хорошо питаются, у нас было шестиразовое питание. Повариха готовила вкусные авторские блюда, и это был совершенно незабываемый период.
— Какое блюдо было самым вкусным?
— Пельмени из лебедя. Очень экзотично было. Мы три с половиной месяца хорошо работали, интенсивно. И это путешествие было будто награда. А Колыма, кстати, очень красивая река, если кто не был, я всем рекомендую, даже в плане самопознания, побывать на реке Колыме.
— Пожелания читателям.
— Оптимизма. Мне кажется, в нашей жизни самое требуемое ощущение: что бы ни происходило, смотреть в будущее с оптимизмом. Нос вешать — это бесперспективно, в любой ситуации надо что-то делать. Делать так, чтобы у тебя было желание это делать. Например, в поле многие геологи, и не только они, распускаются, редко моются, к примеру, или не бреются. Но когда ты бреешься, ты себя приводишь в человеческий облик, поддерживаешь в себе ощущение человека. И вот бритье — один из способов к этому возвращаться. Поэтому всем рекомендую, кто долго пребывает на природе, все-таки иногда бриться.
Беседовал Дмитрий Андреев для книги "42 интервью о жизни и смерти на Дальнем Востоке" издательства "Охотник"