Записки Тимофея Мучкина: Верхне-Колымская экспедиция. Путь на Среднекан

Мы сразу на месте оборудовали кунгас под постоянное жительство, надстроили стенки кунгаса, чтобы внутри можно было ходить в рост человека. С лиственниц надрали коры, покрыли крышу, поставили печку, поделали общие нары для сна, и нам с женой нашёлся угол, отгородили.

Построили плот, на плоту установили устройство, которым могли на глубине 6–8 метров брать породу и определять — есть полезные ископаемые в выносах рек. Если не обнаруживали видимого, собирали шлихи, описывали место взятия шлиха, привозили на базу, где опытные геологи под микроскопом определяли какие есть полезные ископаемые в той или другой реке, а также какие породы.

Если мы находили видимое золото, останавливались на несколько дней, делали тщательное опробование самих долин, ключей и рек. Работа была очень интересная и ответственная. Что-нибудь показать неверно или ошибиться — могло бы испортить всё не только в своей партии, но и завести в заблуждение все анализы и показания всей экспедиции.

Плыли по тем местам, где большие реки, впадающие в Колыму, имели название и были нанесены на карту, а их притоки нигде на картах не значились и своих имён не имели. Мы их увязывали и давали названия.

Катюша моя готовила пищу для всех, а на продолжительных остановках делали из камня печь, и она выпекала нам хлеб, что очень ценно в тайге — после галет иметь свежий, настоящий хлеб. В этом она была большая мастерица.

Там, где мы шли, было очень много непуганой дичи — боровая (лесная) глухари, куропатки, рябчики, гуси, утки разной породы. Попадались олени и зайцы, но мы их не стреляли — дичи хватало. Рыбы было в изобилии — налим, хариус, и много других видов. Особенно вкусные были осетры. Так что Кате было очень много работы, когда мы вечером приносили дичь не штуками, а мешками. От ощипывания перьев у неё образовывались мозоли, так что ощипывать приходилось и нам. Хотя у каждого был азарт, но стреляли столько, сколько нужно на ужин и завтрак.

Когда Катя на берегу обрабатывала дичь, то щуки подплывали и почти из рук выхватывали потроха, эти нахалки очень любят потроха от дичи. Жена отгоняла их палкой, убивать не хотела. Когда кто-то подходил с ружьём, щуки уплывали, как будто чувствовали запах пороха. По ним мы их не стреляли, не любили щучье мясо, только отпугивали.

Проводника у нас не было, что нас ждёт впереди не знали, и чтобы не пропустить реку или ключ, поднимались на самые высокие ближайшие сопки, рассматривали долину Колымы и её притоки — справа и слева. Примерно определяли расстояние и туда направляли свой ковчег.

Хотя ковчег слушался нас далеко не всегда. Высокие борта, крыша, да ещё плот на буксире — всё это делало нас игрушкой в руках ветра. Управлять своим ковчегом мы могли задним и передним веслом, но таким управлением с ветром справиться мы не могли, он был сильнее нас. Хотя мы и плыли по течению, нас частенько несло не туда, куда мы планировали, и прибивало на косу. Чтобы облегчить процесс снятия кунгаса с мели, использовали доски, взятые ещё со сплава. Мы привязывали доски к носу и при помощи их карбас водой стаскивало с отмели или косы.

Но хуже всего было, когда из-за ветра не могли причалить к намеченному распадку (ключу или реке) и нас уносило вниз, на 8–10 километров или не на тот берег. Но у нас с собой была лодка, кунгас останавливали, возвращались обратно, а если прибились не на тот берег, то переплывали на лодке и делали опробирование, уже не из воды с парома, а пробовали берег, где было обнажение. Хуже всего было тогда Катюше, первое время очень боялась оставаться одна на ковчеге, хотя оружие было и стреляла она хорошо. А оставлять с ней кого-то мы не могли, первое — надеялись на то, что к ночи вернёмся и второе — при опробовании каждому была работа. Но чаще всего в таких случаях мы задерживались дня на 2–3, брали всегда с собой запас продуктов.

Проплыли мы почти половину пути до места назначения, но как в левых, так и в правых притоках Колымы золота не обнаружили, дошли до реки Коркодон. Здесь мы встретили стойбище юкагиров, в юртах были только старики и дети, все остальные были в тайге на охоте.

Это было небольшое и в то время вымирающее племя. Они отличались от якутов, тунгусов и эскимосов своим высоким ростом и не таким скуластым лицом. Жили одним племенем, можно сказать, что оседло. Их охотничий район был Коркодон, Столбовая, Нелемная. Как не велика колымская тайга, но у каждого охотника был свой район и другой туда не пойдёт. Оленеводством не занимались, имели лошадей, по несколько охотничьих собак и оленей. Занимались охотой и рыболовством. Якобы это племя из северных индейцев.

Когда мы приплыли, они почти голодали, так как ушедшие охотники ещё не вернулись, а у тех, кто остался в стойбище, продукты заканчивались.

Был среди них один очень ослабший старик — дедушка Дмитрий, который говорил по-русски. Я ему принёс галеты и консервы, но он при мне всё разделил детям и себе ничего не оставил. На мой вопрос, почему он не стал есть, Дмитрий ответил: "Мне конец, жду возвращения охотников. Дал обет, как только вернутся, попрощаться и вот той пикою (показал мне) закончить сам себя. У нас такой обычай — как только человек не может приносить пользу своему племени, он должен попрощаться со всеми и умереть". Как не уговаривал старика что-нибудь покушать, он стоял на своём. Я сказал Катюше, жена пошла в юрту, Дмитрий был один. Принесла ему хлеб и рыбу, долго с ним разговаривала, и он начал кушать. Катюша ходила каждый день, носила старику хлеб и рыбу, детям варила суп и давала галеты.

Наша партия занимались разведкой выносов реки Коркодон, обнаружили видимое, решили обследовать притоки реки. Сложили печь для выпечки хлеба. К этому времени вернулись охотники с несколькими убитыми лосями и дикими оленями. Моя жена уговорила деда Дмитрия не губить себя, что он нам нужен как проводник до Верхнеколымска. Его родичи с этим согласились, изменил свой решение и Дмитрий. 

У юкагиров взяли четыре лошади и поехали вверх по Коркодону с опробированием, 80 километров до ключа Сахатиный, в котором обнаружили промышленное золото. Обследования Коркодона мы закончили за 15 дней, и вернулись в стойбище.

Наш дедушка нас ждал в полном здравии. Перед отъездом мне нужно было заснять небольшой островок, куда мы поплыли на лодке вместе с Катей. Не доплывая до острова, встретили медведя, который плыл в том же направлении, жена испугалась, так как впервые увидела медведя на близком расстоянии. Я подплыл к берегу ближе, но медведь не уходил и был агрессивен, пришлось его застрелить. Возвратившись, рассказал о случившемся юкагирам, они были очень довольны и привезли тушу медведя в стойбище. 

Мы взяли Дмитрия проводником, а точнее, не хотели его оставлять и поплыли ниже до реки Столбовой. На Столбовой мы обнаружили золото и отработали по самой реке и её притокам. Особенно богатое золото было обнаружено в одной протоке, которую назвали Тимша, так как все хотели, чтобы этот приток был назван моим именем. В этом бассейне в 1958 году был открыт прииск "Семилетка". Мне лично с 1965 года по 1970 года пришлось работать на этой протоке, который назвали в мою честь. От Столбовой поплыли до Райка (позже — это речной порт прииска "Семилетка"), там также обнаружили промышленное золото, особенно по ключу Глухариный (здесь тоже вёл работы прииск "Семилетка").

В настоящее время все реки, ручейки и протоки можно найти на картах с названиями, которые мы давали им. Нашей же партии пришлось идти по местности, которая на карте отмечена не была — белые пятна, настоящая "Terra incognita", где никто не бывал, за исключением охотников и оленеводов.

Зырянка

Пятнадцатого октября мы прибыли к месту нашей базы, выбранным Цареградским и Раковским, но не в Верхнеколымске, а на устье реки Зырянки, абсолютно в необжитом месте. В настоящее время там, на нашей базе расположен районный центр.

Партии прибывали, ставили палатки и обживались. Мы приплыли, наш ковчег причалил к обжитому берегу. Чтобы не обустраиваться на берегу, решили зимовать в кунгасе, но нашим планам было не суждено сбыться — в конце октября по Колыме пошла шуга, в верховьях стали заторы снега и льда.

В одну из ночей мы услышали, что наш ковчег трещит и перевёртывается, кто в чём был, по льду и воде выскочили на берег, а кунгас, вместе с нашим имуществом, льдом и снегом поплыл вниз по течению. Видимо, фортуна нас так любила, что и на месте и то не обошлось без приключений. Для потерпевших кораблекрушение нашлись места в палатках, дали одежду со склада.

Наутро мы увидели наш ковчег метров за 200 от стоянки, прижатый к берегу льдом и раздавленный. Внутри было всё перемочено, но всё было на месте.

В последующие несколько месяце на базе началось грандиозное строительство. Ноябрь, декабрь — все как один, включая Цареградского и Раковского занимались строительством, оставались только повара — женщины. Кто заготовлял лес, мох, кто шкурил брёвна, мне, как "опытному" плотнику дали в руки топор. Транспорт на базе был — лошади. Строительство шло быстро. В первую очередь столовую, баню, бараки для рабочих, склад для продуктов, барак для ИТР. В последнюю очередь построили домики для начальства. Цареградский и Раковский были с жёнами, но до последнего времени жили в палатках, потом построили контору. К 1 января 1934 года, можно сказать, что мы все устроились нормально (по-таёжному) и встретили Новый год и новоселье.

Так закончился мой трудовой 1933 год и освоение Колымского богатства с 1 января и по апрель месяц на базе я обрабатывал материал, который собрал за летний поисковый сезон 1933 года.