Записки Тимофея Мучкина: Горный мастер

Когда начали рубить барак, первый задел угла был мой. Да и мог ли я стоять и смотреть на них, как на беспомощных детей. Брал топор и становился первым, а потом они за мной. Также нужно было встать раньше других, помочь повару, который долгое время не мог приспособиться готовить в таёжных условиях. Выпечка хлебы лежала на мне. Спустя время выпечка хлеба поваром была налажена, жильё и быт стали приемлемыми.

Приступили к разведке, стали бить шурфы, здесь мне ещё было хуже. Люди в первый раз видят кайло и лопату, а это хотя и не хитрый инструмент, но которым нужно работать постоянно и требующее ухода: правильно поточить, поделать кайловище и черенки для лопат. Неправильное изготовление да ещё без привычки и за два-три дня набьёшь так руки, что не возьмёшься не только за кайло или лопату, но и даже за ложку.

Также углубка шурфов требовала некоторых знаний и ловкости. Без этого можешь поломать кайло, лопату, а углубки нисколько не дать. Углубку шурфов проходили в вечной мерзлоте на оттайке дровами. Как уложить дрова, нужно знать, неправильная укладка пожога даёт обвал стен и нисколько углубки.

Всё это вышеперечисленное лежало на мне. Ещё раз: могли я считаться горным мастером и как ИТР? Нет, я был как рабочий и как учитель, который должен всё видеть и учесть, а чтобы научить, мне приходилось самому физически работать. Рабочие видели моё старание и отношение к ним, сами старались сделать как лучше, и не допускали никакого филонства. Прошли недели, месяца, рабочие стали приобретать навык в работе и мне стало легче, я уже мог иногда даже выехать на прииск с отчётами.

За хорошие показатели в работе к первому января 1932 года мне дали первую колымскую премию: патефон и несколько пластинок. Я отдал его рабочим в общее пользование и сказал, что это премия для всех. Все были очень довольные, так как из всех партий-разведчиков первая премия досталась нам. И даже прислали нам небольшую праздничную посылку, где был один литр спирта, а это в то время на Колыме это был самый большой подарок. Спирт нельзя было достать ни за какое золото.

Показатели как по производительности, так и по золоту были хорошие. Впоследствии там был открыт прииск "Спокойный"‎ с богатым содержанием золота. Проработал я на разведке до первого мая 1932 года.

Лоцман

В 1932 году все горные и строительные работы по Колыме были переданы Дальневосточному Строительству НКВД — Дальстрой НКВД. До этого мы числились за "Цветметзолото" СССР. Прибыло новое руководство во главе с Берзиным Эдуардом Петровичем и много рабочих.

Тракторами и лошадьми забрасывались продукты и люди на реку Бахапча, а далее на прииски, тогда уже работало четыре прииска. На Бахапче делали кунгасы и доставляли грузы сплавом. Нас, кто ранее плавал по горным рекам, мобилизовали лоцманами, не спрашивая желания, в том числе и меня.

В то лето мне пришлось сопровождать сплав три раза — до приисков сплавом, а обратно на Бахапчу лошадьми. Сплав по Бахапче нисколько не изменился, как я описывал раньше, те же пороги, те же перекаты и очень трудный путь.

Для быстрого освоения приисков и их строительства требовалась большая заброска людей, продуктов и оборудования, но дороги не позволяли этого сделать. Поэтому не считаясь ни с какими потерями, во время сплава было всё организованно так, чтобы на прииски завезти максимальное количество груза.

За мои три раза сплава происшествий не было, но видел, как некоторые кунгасы разбивались, гибли люди и груз, а помочь мы ничем не могли. Так, за время проведения сплавов этим летом погибло 18 человек и много груза.

Возвращение в Магадан

В итоге по расчёту мы получили на руки по 29 тысяч чистыми, помимо всех издержек, для того времени это был рекордный заработок. Делили всё поровну, даже тем, у кого были больничные дни. Поскольку у старателей больничных не выплачивали, мы эти дни не выбрасывали, а разделили всем поровну от начала и до конца работы артели.

Так закончился мой первый маршрут из Магадана до приисков, работа на Колыме и первый двухгодичный договор, в котором было много испытаний и переживаний. Была возможность поучиться у опытных таёжных золотоискателей, чего ни в одном институте не преподают. Есть учебник по геологии и разведке Обручева, описано хорошо, что нужно иметь и взять с собой во время поиска, но не описаны те препятствия, с которыми можно встретиться в тайге и как с ними бороться, да их и трудно предвидеть, это даётся только в пути.

Получив расчёт, мы решили идти в Магадан. Через семь дней мы вышли на перевал Яблоновый (Охотско-Колымский водораздел, хребты разделяют притоки Колымы и притоки Охотского моря). Здесь мы встретили 11 рабочих из нашей экспедиции, в том числе и мужа с женой. Преимущественно неудачники в работе — иркутяне. Чувствовали они себя бодро, вызывающе, как будто не в тайге. С продуктами у них было ограниченно, надеялись на ружья, что мол в тайге не пропадём, что-нибудь убьём.

Мы с ними переночевали, утром зашёл спор, в какой распадок спускаться с перевала. Мы им говорили, что надо спускаться в правый распадок и выходить на реку Ола, а левый распадок ведёт к реке Яма и оттуда добираться до Магадана будет труднее. Они ответили, что на Яме встретят рыбаков камчадалов и заставят их довезти до Магадана.

Спорить с ними не стали, пошли своим намеченным путём. На второй день мы спустились к реке Ола, сделали плотик и на третий день уже были в посёлке Ола. В пути мы пробыли всего 11 дней. В общей сложности прошли расстояние в 480 километров, и нам очень помогла река Ола и её быстрое течение, когда поплыли на плотике. Плыли практически без остановок, даже не останавливаясь для приготовления пищи, готовили на плоту. Остановились только один раз — переспать 4–5 часов. Добравшись до Олы, мы считали, что уже в Магадане. А до города было ещё 40 км по берегу моря, хорошо, что ходили катера. В Магадан не торопились, прожили на Оле шесть дней.

Прибыв в Магадан, где в то время находился начальник разведки Раковский, сообщили ему о встрече на Яблоновом перевале с группой рабочих из экспедиции и что они, вероятно, заблудились, поскольку их до сих пор нет в Магадане, а продуктов у них было в обрез. Раковский нанял опытных следопытов-якутов и, по нашему сообщению, дал маршрут, где их искать.

Якуты очень хорошо знали эту местность, выехали на оленях, нашли стоянку на перевале, спустились в долину реки Ямы, нашли две стоянки, по местам стоянок определили сколько было человек — все одиннадцать. На дальнейшей стоянке, где уже можно было плыть на плотах, они нашли, что партия разбилась на группы по три человека и нашли места, где они делали плоты, там же нашли и остатки костей и определили, что их более уже не одиннадцать человек, а девять. Якуты нашли их почти у места впадения реки в море — измученных, голодных и привезли в Магадан. Но двух человек не стало. Рабочие объяснили, что те утонули в реке Яме при поделке плотов. Следствия никакого не было, но один из них — Семенков сказал мне: "Последние два патрона я истратил на… и назвал фамилию". Я проверил — фамилия была пропавшего рабочего и его жены. Семенков куда-то выехал, и всё осталось в неизвестности.

Из Магадана на материк я выезжать не стал. При отделе кадров Дальстроя НКВД ССССР были организованы шестимесячные курсы прорабов и корректоров геологоразведочных работ. Мне предложили на курсах преподавать шуровочную разведку и самому пройти элементарные знания по геологии, ведении съёмки поисковых работ. По окончании курсов в марте месяце меня пригласили во вновь организованную Верхнеколымскую экспедицию Цареградского в качестве прораба геологоразведочных работ на три года. Я дал согласие.

В Магадане я встретил очень хорошую девушку, которая приехала из Иркутска к своему дяде — врачу. Вскоре мы поженились, и Катюша стала моим другом и спутником во всех моих северных работах и на всю жизнь.