Химия и жизнь Олега Максимова

Жизнь химика Олега Максимова (1911–2001) — готовый сюжет для романа. Он рос во Владивостоке смутного времени, изучал тихоокеанских рыб, отбывал срок на Колыме, добывал целебные вещества из морских ежей… О непростой судьбе незаурядного человека специально для ИА MagadanMedia рассказывает Василий Авченко.

Олег Максимов. Фото: febras.ru

Владивосток: утиная охота и рыбий жир

Будущий учёный появился на свет в Москве. Во время Гражданской войны семья решила уехать из голодной столицы, из-за чего в первый класс Олег пошёл в Томске, а с 1919 года жил во Владивостоке, который находился под властью Колчака и кишел интервентами (здесь даже ходили японские иены). "Вечерами на улицах постреливали", — вспоминал учёный. После "японского выступления" 1920 года отец в обстановке таинственности уехал в Харбин, хотя политикой вроде бы не занимался, и с тех пор сын его не видел.

Мать сняла комнатку у мыса Бурного, где сейчас вырос отель-долгострой. По соседству, в бухте Фёдорова, находился посёлок корейцев, ловивших селёдку и трепангов. Скоро и сам Максимов стал заядлым рыбаком — ловил краснопёрку и скумбрию у нынешнего Морвокзала (вода в Золотом Роге была тогда чистейшей).

Мать работала на Пастеровской станции — с этого и начался интерес Максимова к химии. Однажды его и других ребят прогнал от витрины магазина Кунста и Альберса (будущий Владивостокский ГУМ) приказчик. Тогда Олег получил "ужасно вонючее вещество" — тиоацетон — и облил им подходы к магазину. "…Мы с удовлетворением наблюдали, как все огибали этот магазин и шли мимо", — вспоминал он. Другим увлечением стало радио. Подросток сам собирал передатчики и даже наладил связь с Африкой.

В 1925 году Олег Максимов поступил в Промышленно-экономический техникум, открывшийся в здании бывшего Владивостокского коммерческого училища на Суханова. Уровень преподавания был высочайшим — во Владивостоке жило много беженцев, включая столичную профессуру. После техникума недолго работал в Москве в лаборатории диэлектриков Госэлектротехтреста. Стране были нужны пластмассы и изоляционные материалы, которые тогда производил только один завод — "Карболит" (на нём, к слову, работал знаменитый философ, учёный, инженер Павел Флоренский).

В 1930 году Максимов вернулся во Владивосток, устроился в ТИРХ — Тихоокеанский институт рыбного хозяйства (с 1934 года — ТИНРО). Здесь он изучал жиры промысловых рыб — в лаборатории и "в поле" (в 1931 году на острове Путятина Максимов разговорился с "просто одетым старичком" и лишь позже узнал, что это был писатель Михаил Пришвин). Полуголодную страну нужно было чем-то срочно кормить; вскоре нарком пищевой промышленности Анастас Микоян вплотную займётся дальневосточными рыбными промыслами, откроет для страны камчатских лососей и крабов… У истоков этого большого дела стояли в том числе и владивостокские учёные. Среди них были самоучки — как, например, гуру засола и добрый знакомый путешественника Владимира Арсеньева Трофим Борисов, автор книги "Тайна маленькой речки". Максимов так вспоминал то время: "…В промысловых количествах добывались жиры тюленей, моржей, сивучей. Вся жировая продукция шла через нас, а впоследствии и продукция китового промысла… Кета, чавыча, горбуша… сельдь, треска — всё это надо было впервые химически охарактеризовать и оценить пищевые достоинства… Подвести научную базу для промышленной переработки рыбного сырья… Никто не имел понятия о составе этих рыб, об их пищевой ценности".

Пошли публикации — чаще всего в соавторстве с коллегой Михаилом Белопольским: "К химической характеристике жиров приморских лососёвых", "Китовые жиры", "Жиры рыб и морских животных Дальнего Востока"… С 1932 года Максимов по совместительству работал в Дальневосточном филиале Академии наук СССР по приглашению его организатора академика Владимира Комарова. "1932-1933 гг… были самыми голодными. Выручала охота, рыбалка", — вспоминал он. На Второй Речке — тогда это был пригород — учёный стрелял уток. Охотился на бакланов и запекал их в глине, а однажды запёк даже полоза.

В 1934 году экстерном окончил университет и отправился на стажировку в Москву. Стал кандидатом химических наук — без защиты диссертации, по сумме опубликованных работ. Вернулся во Владивосток, где его судьба вскоре совершила крутой поворот.

Колыма: артист тачки и лопаты

Недолго заведовавший в ТИРХе жировой лабораторией Владимир Рудаков нелегально ушёл в Маньчжурию. Оттуда с корейцем-контрабандистом он передал письмо заведующему технохимическим отделом института Евгению Курнаеву, в котором звал его, Максимова и Белопольского в Харбин. Контрабандиста схватили, письмо попало куда следует, а за учёными начали следить. 24 декабря 1936 года арестовали Белопольского. В тот же день у Максимова состоялся странный разговор с коллегой по ТИНРО Игорем Кизеветтером. Тот говорил, что Максимову нужно "разоружиться" и заявить о вредительской деятельности Курнаева и его сподвижников. Олег Борисович клеветать на коллег не стал, а уже 28 декабря пришли и за ним — прямо в ТИНРО, который тогда располагался на Ленинской, 20 (ныне в этом здании по Светланской — Музей истории Дальнего Востока имени Арсеньева).

В июле 1937 года флотский трибунал приговорил "группу вредителей из ТИНРО" к расстрелу. Казнили, впрочем, лишь двоих из семерых, включая Курнаева, остальным приговоры смягчили. Максимов вспоминал, что сразу после суда следователь Виленский посоветовал ему написать прошение о помиловании, но не отрицать вины. Он так и сделал и получил восемь лет лагерей. Добавим, что вскоре расстреляли почти всех, кто имел отношение к фабрикации дела: следователя Виленского, его начальника Варенберга, председателя трибунала Стасюлиса, а начальник приморского НКВД Визель отравился в тюрьме. Кизеветтер же, которого Максимов считал причастным к своему аресту, уцелел и сделал хорошую карьеру.

Пересылка в районе Моргородка, пеший этап на Чуркин (записки Максимова, выпущенные в свет Дальневосточным отделением РАН в 2002 году, тем более ценны, что он — владивостокский; многие иногородние мемуаристы путаются, заявляя, например, что пересыльный лагерь находился на Второй Речке). Погрузка на дальстроевский пароход "Кулу" — тройные нары в твиндеках, вместо туалета — "скворешни" за бортом. Максимова как не страдавшего морской болезнью привлекли к разносу воды и пищи: хлеб, солёная горбуша… Под самый 1938 год он попал в Магадан. Получил бушлат, телогрейку, валенки, ушанку — и назначение на золотой прииск. Бо́льшую часть 400-километрового пути до Стана Утиного в Ягоднинском районе шли пешком.

Приисковый участок Юбилейный, вскрыша торфов, промывка песка, 12-часовой рабочий день… Это был один из самых тяжёлых колымских периодов. В августе 1938 года Максимов, по его же словам, был "полным доходягой". Упал на разводе и попал в больницу: "Выходила меня замечательная врачиха, меня перевели в инвалидную бригаду". Постепенно молодость и сильный организм взяли своё: "Сумел втянуться в работу и удовольствовался лагерной пайкой… мастерски научился катать тачку, управляться с кайлом и лопатой… мышцы окрепли, и труд стал менее мучительным".

Поселок Стан Утиный. 50-е годы. Фото: из открытых источников

Летом 1939 года его выдернули с прииска и куда-то повезли. Конвоир объяснил: работать по специальности — в химлаборатории. Тогда слова "Колыма" и "лаборатория" казались Максимову несовместимыми.

Химия в Дальстрое: тайны аркагалинского угля

Лаборатория расположилась в Сусуманском районе, в ныне заброшенном посёлке Аркагала, у месторождения каменного угля (почти 700 км от Магадана). К началу 1940 года здесь, по словам Максимова, сложился "дружный коллектив химиков и инженеров". Первоочередной задачей было создание "газгена" (транспортного газогенератора), способного работать на местном угле. Бензин и солярка на Колыме были в дефиците, поэтому широко применялись "газгены" — установки, позволявшие автомашинам работать на дровах. В далёких колымских районах даже лиственничные чурки были в дефиците, зато в Аркагале геолог Борис Вронский открыл уголь. Максимову предстояло изучить свойства здешних углей и найти подходящие для газгена (можно снова вспомнить Павла Флоренского, который, будучи репрессирован, продолжал научную работу — в Сковородине изучал вечную мерзлоту, а на Соловках — водоросли; вот только его судьба оказалась трагичной — в 1937 году философа и богослова расстреляли).

Старая шахта в районе Аркагалы, конец 40-х годов. Фото: Магаданский краеведческий музей

Большинство з/к после утреннего развода вели из лагеря в шахту, а Максимова — в вольный посёлок, в лабораторию. Он был расконвоированным, свободно ходил по окрестностям, спускался в горные выработки. "В самом лагере было довольно комфортно и чисто, а главное — всегда тепло, так как уголь был даровой… — вспоминал он. — Я был в какой-то мере счастлив и все свои силы и знания старался отдать любимой работе".

Началась война, поставки на Колыму огнеупорного кирпича прекратились, в дефиците оказалось и топливо для литья. Вагранки простаивали, а горная техника требовала ремонта. "Я почувствовал себя обязанным выступить перед руководством Дальстроя с рядом предложений", — вспоминал Максимов. Он обнаружил залежи аргиллита — огнеупорной глины — и вскоре наладил в Аркагале выпуск огнеупорного кирпича и полукокса для вагранок. С гордостью рассказывал: "В Дальстрое началась форменная драчка за продукцию нашего завода".

Изучение углей дало ещё один, неожиданный результат. В годы войны на Колыме свирепствовали желудочно-кишечные заболевания. Олег Максимов решил применить соли гуминовых кислот, содержащихся в угле, в качестве лекарства. Испытания вёл на себе: "Порция несвежей похлёбки вызвала нужный эффект, и я стал лечить себя… Уже к концу второго дня нужда в лечении отпала". Начальство дало "добро" на применение препарата, им удалось вылечить тысячи больных.

Позже, во Владивостоке, Максимов безуспешно пытался продвинуть своё средство в "материковую" медицину: "Наступил век антибиотиков… все слепо верили в их безотказность и безвредность, и заниматься "знахарством" никто не захотел". Вспоминается профессор Лев Зильбер (брат писателя Вениамина Каверина) — иммунолог, в 1937 году открывший на Дальнем Востоке вирус клещевого энцефалита. Угодив по ложному обвинению в Печорлаг, он наладил производство препарата из ягеля для борьбы с пеллагрой. Как и Зильбер, Максимов спасал человеческие жизни с помощью буквально подножного средства — угля.

Знакомство с Шаламовым: "Как он ненавидел этот принудительный труд!"

В Аркагале Максимов подружился с врачом Сергеем Луниным и даже ассистировал ему на операциях. В 1941 году на их вечерних посиделках появился "высокий синеглазый брюнет сурового облика" — Варлам Шаламов, будущий автор "Колымских рассказов", попавший на Колыму на том же пароходе "Кулу".

Максимову Шаламов запомнился как человек неуживчивый, резкий в суждениях, литературно образованный, с исключительной памятью. "Варлам был очень истощён и с трудом справлялся с работой в шахте, был перманентно голоден — его истощённому крупному телу требовалось много пищи, — вспоминал Максимов. — Мне удалось… устроить его в лабораторию. Здесь он выполнял несложные анализы, которым я его обучил, но главным образом был занят переписыванием разных бумажек, т. к. машинки в лаборатории не было".

Писатель Варлам Шаламов. Фото: из следственного дела, 1937

Воспоминания Максимова, посвящённые Шаламову, опубликованы в 6-м Шаламовском сборнике, выпущенном в 2023 году биографом писателя Валерием Есиповым. Он замечает, что некоторые суждения Максимова вызывают недоумение. Так, Максимов пишет: "…Как мало тем же злым Шаламовым… сказано благодарных слов о лагерных врачах и их трудной и самоотверженной работе". Есипов парирует: "Максимов не очень внимательно прочёл "Колымские рассказы", не заметив множества случаев, где Шаламов с большим теплом говорит о лагерных врачах (А. М. Пантюхове, Н. В. Савоевой, А. А. Рубанцеве и других)". В другом месте Максимов говорит о Шаламове: "Как он ненавидел этот принудительный труд! Часто он "филонил" в шахте даже не потому, что не было сил, — просто не мог себя заставить взяться за работу, и это создавало массу трудностей для тех, кто пытался ему помочь, с трудом добиваясь его перевода на более лёгкую работу". Есипов считает, что здесь справедлива только первая фраза: "Шаламов… в силу своей особой духовной организации… изначально воспринимал… любого рода принудительный труд как величайшее унижение и оскорбление. Без этого чувства… вряд ли были бы написаны "Колымские рассказы".

Шаламовский сборник № 6. Фото: книжный магазин

Снова Владивосток: секреты морских ежей

История с полукоксом и огнеупорным кирпичом, пишет Максимов, сделали его в Аркагале "популярной личностью": "…Даже оперуполномоченный ("кум") благосклонно ко мне относился. Ему я помогал уличать заворовавшихся торговцев из вольнонаёмного магазина, подмешивавших… дешёвый американский крахмал к строго нормированной муке, разбавлявших спирт". Порой Максимов запросто брал у кого-нибудь ружьё и шёл стрелять уток.

Летом 1943 года он стал вольным — срок уменьшили на полтора года за "самоотверженный труд и безукоризненное поведение в быту". Максимов, однако, остался на Колыме ещё надолго. С 1945 года возобновились публикации — в журнале "Колыма" вышла его статья "Аркагалинские огнеупорные глины и их обогащение". Приехала "с материка" Елена Лаговская, коллега ещё по Владивостоку, — Максимов на ней женился, родилось двое сыновей. Теперь учёный работал в Хасыне, в Центральной химической лаборатории Северо-Восточного геологического управления. Приобрёл мотоцикл "Иж-49", рыбачил, охотился…

Глухариная охота. Хасын, середина 50-х годов. Фото: из семейного архива

С 1960 года Олег Максимов — снова во Владивостоке. Ему почти 50, но он опять "молодой учёный". Когда-то изучал жиры, потом — угли; чем заняться теперь, учитывая, что на Колыме он не мог следить за научной литературой? Звали в ТИНРО, но Максимов отказался: теперь институтом руководил Кизеветтер. С 1964 года, когда был создан Институт биологически активных веществ (ныне — Тихоокеанский институт биоорганической химии ДВО РАН), Олег Борисович работал в его стенах.

Сначала завершил работы по углю, начатые на Колыме. Восстановить кандидатство не удалось, пришлось защищать диссертацию и получать учёную степень заново. В 1971-1986 гг. Максимов заведовал лабораторией химии природных хиноидных соединений. Его исследования морских ежей привели к появлению препарата "Гистохром", применяющегося в кардиологии и для лечения ожогов глаз. Изучение таёжных растений позволило создать "Максар" для лечения гепатита и цирроза. К важным результатам привели исследования лишайников — из них удалось выделить противоопухолевые вещества. А ведь всё начиналось с хулиганских затей с тиоацетоном…

Патент на препарат. Фото: febras.ru

"Если бы я продолжал разрабатывать те вопросы, которые начал, добился бы гораздо большего… Наши с Белопольским публикации были первыми в СССР по химическому составу рыбьих жиров", — говорил Максимов. Тем не менее он сумел добиться впечатляющих результатов сразу в нескольких областях науки. Словно в компенсацию за исковерканную молодость ему выпало плодотворное долголетие. Дважды кандидат, главный научный сотрудник ТИБОХа, автор более 150 работ и изобретений, отдавший 70 лет науке, скончался весной 2001 года на пороге 90-летия.