Три года назад 6 мая в Канаде скончался писатель Фарли Моуэт. Его коллега по цеху Василий Авченко прочел книгу Моуэта о Сибири, еще не выходившую на русском, и рассказал о произведении на "Горьком" — некоммерческом проекте о книгах и чтении.
Четверть века назад, в 1992 году, компанию моему отцу-геологу в экспедиции по Якутии составил его коллега из США Рональд Фрост. Взяли в поход и меня, в те времена подростка. Сплавляясь по Алдану, профессор из Вайоминга в промежутках между сбором образцов и ловлей харюзов пытался постичь загадочную русскую душу и для этой цели читал книжку Фарли Моуэта The Siberians. Потом, видимо, постигнув, оставил ее нам. И лишь недавно у меня дошли руки ее прочесть.
Писатель и биолог Фарли Макгилл Моуэт, обаятельный плотный бородач, скончался в Канаде три года назад — 6 мая 2014 года, — не дожив нескольких дней до 93 лет. В свое время Горький писал Владимиру Арсеньеву, что тому удалось "объединить в себе Брема и Фенимора Купера". То же самое можно сказать и о Моуэте, припомнив заодно Сетон-Томпсона с Дарреллом.
Знаток и фанат Севера Моуэт писал о волках, китах, оленях, страстно защищал права эскимосов и других коренных народов.
С русскими Моуэт впервые встретился на Эльбе в 1945-м. В СССР его считали "прогрессивным", охотно издавали: у нас вышли его книги "Люди оленьего края", "Отчаявшийся народ", "В стране снежных бурь", "Проклятие могилы викинга", "Не кричи: "Волки!"", "Кит на заклание". В Советский Союз его пригласил собрат по Арктике, главный чукотский писатель Юрий Рытхэу. По итогам поездок 1966 и 1969 годов Моуэт издал две книги — "The Siberians" и "Sibir: My Discovery of Siberia". В них он рассказывает Западу о стране за железным занавесом, выступая не столько натуралистом, сколько социологом. Жаль, что эти книги так и не вышли по-русски; нам они тоже могут быть интересны, и, в особенности, как ни странно, теперь, — полвека спустя. Моуэта интересовал прежде всего Север. Этим его поездки отличаются от многочисленных турне других западных литераторов по СССР.
Он описал тот русский Север, которого у нас больше нет, — и сравнение выходит не в пользу современной России.
Очарованный странник среди yarang, omul’ей и chir’ов
Для американца "Сибирь" — это все, что восточнее Урала. В собственно Сибири, как ее понимаем мы, Моуэт пробыл недолго. Его больше влекли Якутия, Колыма, Магадан. Поэтому его "сибиряки" — скорее "северяне", "северные русские".
Охотнее приводя мнения собеседников, нежели свои, Моуэт излагает советскую северную доктрину: не просто эксплуатировать, а осваивать, заселять, развивать Арктику, не считаясь с затратами. Сравнивая наш опыт соцобеспечения, застройки, охраны природы, привлечения кадров и т. д. с американским, Фарли чаще всего искренне восхищается северной политикой СССР. Оставаясь при этом ироничным, скептичным и не склонным верить на слово.
В Якутске Моуэт поражен: "Как, во имя всего святого, они строят 8-этажные каменные здания на вечной мерзлоте? У нас строят легкие 1-2-этажные домики из дерева или алюминия". Канадец в шутку предположил — эти дома просто надстраивают по мере погружения под землю.
Юный город Мирный, "алмазная столица": 38 тысяч жителей и свое телевидение, радио, газета, библиотека, два театра, пять кино, современная больница, техникум.
Магадан, "маленький Ленинград", не похожий ни на какой другой северный город: "Чистый, современный, привлекательный, он планировался и строился людьми с воображением и вкусом… Он дает своим обитателям все необходимое в материальном и культурном отношениях и при этом лишен многих недостатков больших городов".
Особое внимание Моуэта — к коренным народам Сибири и Севера. В Якутске, отмечает он с удивлением, в год выходит 30-50 новых книг местных авторов, многие переводятся на русский. И наоборот — на якутский переводятся русские книги. Увидев, что на Севере среди художников, писателей, журналистов большинство — якуты, эвенки и юкагиры, признается: "Не могу себе представить даже отдаленно сопоставимую картину в Америке". В местном театре Моуэт, одетый в килт, слушает ораторию на якутском. В Институте мерзлотоведения фиксирует: из 14 заведующих лабораториями восемь — natives, включая трех женщин.
На Чукотку Моуэт не попал. (Кстати, и поныне туда даже российскому гражданину нужен пропуск, причем не совсем понятно почему — только из-за соседства с Аляской?) Но, пообщавшись с чукчами, пришел к выводу: Чукотский автономный округ — это явно не индейские резервации. Моуэт признавался журналу "Вокруг света": "Хочу заставить канадцев завидовать, рассказав им о том, что сделал для своих северных народов Советский Союз… Канада и канадцы только выиграют от сотрудничества с вашей страной. Канадцы обретут самосознание великой нации, если они поймут, что у света четыре стороны. Что наши соседи не только США, которые смотрят на Канаду как на свои задворки".
Моуэт с удовольствием описывает блюдо stroganina, национальное жилище yaranga, рыб omul и chir, из которых готовится вкуснейшая ukha. "Ulcers on your soul!" — так буквально канадец перевел на английский знаменитое сибирское "язви тя в душу".
Свобода слова, спирта и секса
"Сибиряки" — книга не только о Севере, но и о советском обществе. Вдохновившись оптимизмом своих московских и зауральских друзей, Моуэт и сам порой становится похож на энтузиаста-шестидесятника.
Стараясь избегать про— и антисоветских перекосов, Моуэт доказывает — советское общество куда сложнее, чем это представляет себе Запад. Даже шутя, как полагается, на тему KGB, он подробно пишет о советской демократии и гражданском обществе, которое существовало даже в отсутствие самого этого термина. Приводит примеры: скажем, известную борьбу общественности против Байкальского целлюлозно-бумажного комбината. Спорит с мнением о том, что в "закрытом обществе" голос личности не слышен. С гордостью пишет — именно Советский Союз после русского издания его книги о волках первым взял оклеветанных зверей под защиту.
Рассказывая о советской системе послевузовского распределения, Моуэт объясняет — она помогает не только обуздывать рост монструозных мегаполисов, но и поддерживать культуру, медицину, образование в регионах на высоком уровне.
Вдумчивое планирование новых городов приводит к тому, что они оказываются комфортнее, чем старые индустриальные центры.
Фарли предположил было, что рассредоточение населения преследует военные цели (чтобы сразу всех не накрыло атомной бомбой), но его разубедили: все — ради человека, все — во имя человека!
"Атавистической тягой к природе" Моуэт объясняет не только страсть русских к dacha, но и их успехи в освоении Сибири. Он считает равно неверным и западный взгляд, где на первый план ставятся тоталитаризм и рабский труд, и точку зрения "кремлевских мандаринов", считающих, что все дело — в правоте коммунистического учения. По Моуэту, русские просто стремятся покинуть дегуманизирующее пространство больших городов. Грустный парадокс в том, что результатом бегства от прогресса становятся новые города и заводы в той же Сибири. Главная примета России у Моуэта — лес подъемных кранов.
Размышляя на модную тему о том, хотят ли русские войны, Моуэт приходит к выводу, что милитаристские московские парады ориентированы на внешнего потребителя — чтобы боялись. А вот в том же Якутске парад проходит "для себя" и лозунги здесь — сугубо за мир.
Возможно, желание избежать войны и есть главная военная тайна русских, которую скрывают от Запада, заключает Моуэт.
Он не верит в то, что жители СССР тотально зомбированы властью: "Большинство русских имеют столь сильный иммунитет к пропаганде, что она стекает с них как с утки вода". Советский журналист, проживший пять лет в США, объяснил Моуэту разницу между мирами: "Вы своей пропаганде верите, а мы нашей — нет".
Наибольшую откровенность в разговорах Моуэт встретил в Магадане:
Магаданцы громко и публично говорят о том, о чем следовало бы говорить наедине и шепотом. Может показаться, что мы, Westerners, дезинформированы о степени свободы слова в СССР или же что магаданскому отделению КГБ нужна хорошая встряска, но правда, должно быть, в другом: Siberians просто не посвящены в умозаключения западных журналистов о том, что после хрущевской либерализации гайки опять закрутили.
Частная жизнь русских, по Моуэту, вращается вокруг стола. Хватанув стакан чистого спирта, он констатирует: даже рыбаки с Ньюфаундленда (самые крутые люди, каких он знает) не играют так с судьбой. Отдельная глава — о любви и сексе в СССР: "Вопреки всему, что мы читали о русском пуританстве, секс здесь процветает".
Понятно, почему The Siberians не издали в СССР: несмотря на симпатии автора к русским, книга казалась не вполне ортодоксальной, чересчур вольной. А когда все стало можно — нам было уже не до Моуэта. Но все-таки хочется, чтобы The Siberians вышла и в России, где читатель Моуэта еще не превратился в вымирающий вид.
